КОГДА МОСКВА СТАНЕТ СИБИРЬЮ?

Тобольск, губернский город, на правом берегу Иртыша, близ впадения в него р. Тобола… Основан казачьим головой Данил. Чулковым 1587, 1610 перенесен на новое место…

Бостон (Boston), главный город штата Массачусетс (С. Америка)… Основан 1630…

Владивосток, военн. порт и крепость, Приморской обл., при Амурск. зал. Тихого океана… 1860 осн…

Сан-Франциско (San Francisco), главный город Калифорнии, на косе между Тих. ок. и заливом С.-Ф… С.-Франциско вырос со времени от-крытия 1848 калифорнийск. золот. россыпей…

Малый энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона (1890 –1907 гг.)

Эти четыре исторические и географические точки определяют параллельные линии освоения великих пространств на двух великих континентах. По одной линии двигались представители западноевропейской, преимущественно протестантской, цивилизации. По другой — восточноевропейской.

Двигались они в разные стороны, но, в силу шарообразности земли, навстречу друг другу. Пока наконец не встретились на Аляске и в Северной Калифорнии. Однако благоразумно предпочли отделиться друг от друга Беринговым проливом, что избавило две будущие сверхдержавы от дополнительных рисков и расходов во времена холодной войны. Все-таки морская граница порождает гораздо меньше соблазнов нарушить ее, чем граница сухопутная. С этой точки зрения продажа Аляски выглядит исключительно дальновидным шагом.

Что же касается богатств северо-американского полуострова, то дай нам бог хотя бы своими по уму рас-порядиться. Так что жалеть ни о чем не надо, а вот сравнить результаты четырехсотлетних усилий стоит. Впрочем, результаты эти очевидны…

Главный из них состоит, на мой взгляд, в том, что, например, Канада (возьмем эту не сильно отличающуюся от США страну, которая по своим климатическим условиям, что существенно, является почти прямым аналогом Сибири) квотирует приток им-мигрантов, отбирая лишь самых лучших, самых образованных и квалифицированных. В Сибири же народ убывает. И уезжают прежде всего как раз самые образованные и самые квалифицированные.

Чеховский синдром

Был недавно на дне рождения в одной ныне московской семье. Именинница трудится, и довольно успешно, в финансово-банковской сфере. Все ее гости, в большинстве коллеги,  тоже вполне успешные и твердо стоящие на ногах люди, работающие в разных московских фирмах. Вот только москвичей на этой как бы московской вечеринке не было совсем. Сама хозяйка приехала из Омска, а ее гостями были недавние жители почти всех сибирских регионов — от Читы до Салехарда.

Антон Чехов, видимо, первым уловил эту, как теперь говорят, перемену тренда. Когда стремление к экспансии — во многом стихийное, результатом чего и стало присоединение Сибири, — сменилось стремлением к возвращению в пределы бывшего Московского государства. Это было началом конца империи…

Сто лет назад такая тенденция только намечалась. Сегодня же мы видим печальные ее результаты. Согласно официальным данным, в Москве и Московской области проживает почти столько же людей, сколько во всем Сибирском федеральном округе: 17 миллионов против 20 соответственно (с учетом Дальнего Востока и Тюменской области с округами за Уралом — около 30 миллионов).

Для сравнения: в начале ХХ века, еще до начала столыпинских реформ и массового переселения крестьян, население Сибири в два с половиной раза превышало население Московской губернии вместе с Первопрестольной — более 6,5 миллиона против 2 миллионов 700 тысяч. Разница в темпах роста бросается в глаза. Эта разница выглядит еще более красноречиво, если вспомнить, как советская власть лимитировала рост Москвы и как с помощью кнута и пряника заселяла Сибирь.

Разве все это нормально для государства, которое гордится тем, что является шестой или теперь, наверное, уже седьмой частью суши? Ведь площадь суши, в отличие от численности населения в мире, не растет.

Власть и чемоданы

Не так давно российская общественность была взбудоражена «информацией» о том, что бывший госсекретарь США Мадлен Олбрайт считает: Россия не заслуживает владения сибирскими богатствами. Несложное расследование показало, что ничего подобного госпожа Олбрайт никогда не позволяла себе говорить вслух (утку запустили журналисты), но шуму было немало.

Однако можно предположить, что резонанс, который вызвали эти сомнительные публикации, происходит не из озабоченности тем, что на самом деле думает о будущем Сибири бывшая руководительница Госдепа,

а оттого, что мысль о невозможности или ненужности удержания Сибири бродит в головах ее некоторых российских коллег. Хотя в таком «вольнодумстве» они, естественно, никогда не признаются. Впрочем, подобных признаний и не требуется — простые люди чувствуют «неуверенность власти» и свои опасения реализуют самым простым способом. Уезжают.

Процесс этот, уверен, не остановить ни национальными проектами, ни экономическими программами, ни социальными льготами. Потому что дело не только в экономике и не только в социальной политике, при всей колоссальной важности этих факторов. Первостроители Тобольска и Иркутска, Томска и Якутска ничего не знали ни о северных коэффициентах, ни о пенсионных льготах. Они осваивали для России новые земли. Однако сейчас наше отношение к этим землям значительно изменилось.

Конечно, патриотическое чувство согревает мысль о немереных пространствах. Конечно, на государственном уровне существуют экономические, геополитические, административные виды на Сибирь. Конечно, прорыв Ермака за Урал обернулся для России ее главным конкурентным преимуществом в современной глобальной экономике. Но для огромного количества жителей европейской страны Байкал — понятие гораздо более абстрактное, чем, например, Анталия или Шарм-эш-Шейх. А об острове Русском даже и абстрактного понятия нет.

Среднестатистический житель Европейской России твердо усвоил относительно зауральских просторов только то, что «Сибирь ведь тоже русская земля». Это «тоже» из популярной некогда песни весьма характерно. Россия, да не совсем Россия.

Старые песни

…Почти три столетия практи-чески синхронно на восток и на запад, но к берегам одного океана продвигались отчаянные люди, далеко не всегда находившиеся в ладах с официальной государственной властью. На восток и на запад их тянули стремление к свободе и богатству (хотя многие попадали в эти края и не по своей воле). И на востоке, и на западе переселенцы сталкивались со своеобразным местным населением, находя разные по соотношению жестокости и гуманности способы сосуществования с аборигенами.

И на восток, и на запад, иногда существенно отставая от первопроходцев, но по проторенным ими путям, шло государство. Причем российское государство было в этом, наверное, более последовательным, чем американское. По крайней мере, до 1864 года в Калифорнии вообще отсутствовала какая бы то ни было государственная власть, хотя к США эта территория отошла от Мексики еще в 1818 году,

а штатом стала в 1850-м. Но в Калифорнии как раз в это время нашли зо-лото, и федеральные войска, едва при-быв к берегам золотоносных ручьев, тут же разбегались по этим берегам вместе с присланными из Вашингтона губернаторами. То есть регулярная государственная власть закрепилась в Калифорнии даже позже, чем в Приморье.

А главное, и на востоке Северной Азии, и на западе Северной Америки формировался особый ментальный тип, особый характер осваивавших эти земли людей. Тип во многом схожий. Открытость, прямота, мобильность, готовность к риску, уверенность в себе и решительность. Разве не узнаём мы в этих чертах героев классического американского вестерна черты сибирско-го характера?

Узнаём. Но беда в том, что узнаём не по отечественному кино, в котором так и не сложился жанр вестерна. Не по русской литературе, в которой так и не было своего Фенимора Купера. Беда в том, что для нашей культуры Сибирь по большому счету так и не освоена.

Без такого ментального освоения покоренное пространство все равно остается в лучшем случае не совсем своим, а в худшем — просто чужим, страшным, отталкивающим, и жизнь в таком пространстве воспринимается как наказание. Конечно, сибирский региональный патриотизм есть, и его надо всячески приветствовать и поддерживать. Речь не о нем, а об общенациональном общественном сознании, об образе собственной страны, который существует в народных представлениях. В этом образе отсутствует великая сибирская мечта о вольной и достойной жизни, а отношение к Сибири утверждается через преодоление страха перед ней: «А я Сибири не боюся…» — из той же песни.

Столичная сакральность

Зато в этом образе особое место принадлежит столицам. Москве и Петербургу приписывается чудесная возможность быть местами, где только и можно достичь настоящего успеха в бизнесе, искусствах, науках или в служебной карьере. Это, конечно же, иллюзия, но наша столицецентричная культура эту иллюзию охотно поддерживает и культивирует, всячески способствуя освобождению российской провинции от людей, которые ей больше всего нужны.

Но ведь эта столичная сакральность вполне рукотворна.

Что было на месте Санкт-Петербурга (нынешней культурной, а теперь еще и судебной столицы) в 1604 году, когда был заложен Томск? Ничего, кроме топи болот. Последовавшее основание Петербурга не только позво-лило прорубить окно в Европу, что способствовало решению политических, военных и экономических задач, но и резко изменило культурный ландшафт страны.

В наши дни исторический вызов для России идет с других берегов. С берегов того самого океана, к которому так стремился Ерофей Хабаров и сотни других землепроходцев. В бассейне этого океана складывается новый экономический, а следовательно, и политический центр мира. Чтобы не остаться на обочине этого мира, Россия должна логически завершить свой рывок на восток и тем самым навечно закрепить его за собой. Географический рывок сделан усилиями наших пред-ков. Теперь необходимо сделать рывок политический, а главное — культурный. Без этого, боюсь, придет время, когда сибирская земля постепенно перестанет быть сначала русской, а потом и российской. И никакой ядерный щит от этого не убережет.

Уверен, что с учетом особенностей отечественной политической и просто культуры, с учетом отношения народа к своей стране и своему государству успешным такой рывок может быть только в случае переноса столицы России за Урал. Столичность Москвы и Питера пострадает от этого не сильно, как не сильно пострадала от утраты столичных функций Алма-Ата. Россия же обретет новую точку опоры, получит новый импульс для структуризации своего обширного пространства. Мы ведь эту задачу, в отличие от заокеанских соседей, так по существу и не решили. И принципиально важно, чтобы этот импульс исходил именно из Сибири.

Как сегодня смотрят на Сибирь из правительственных, думских или, что еще важнее, из останкинских кабинетов? Смотрят, повторимся, сквозь призму экономических, геополитических, административных интересов. Нет только взгляда государствостроительного.

Излюбленный мотив природных богатств в рассуждениях о Сибири только унижает Сибирь и людей, которые здесь живут. Потому что подчеркивает колониальный статус этого края. А судьба колоний всегда одинакова. Чтобы Сибирь избежала этой судьбы, чтобы стала до конца Россией, Россия сама должна стать Сибирью.

Для этого нужно, прежде всего чтобы чиновная номенклатура связала свою личную судьбу с судьбой Сибири (см. опыт «птенцов гнезда Петрова»). Наш чуткий к веяниям народ подтянется за ней гораздо быстрее, чем это было в петровские времена, и сработает это гораздо эффективнее экономических и социальных преференций, на которые многие только и уповают. Вот тогда мы увидим новую Россию.

А когда будущему драматургу ничего не останется, как вложить в уста своего мятущегося героя: «В Тобольск! В Тобольск! В Тобольск!» — можно будет подумать о новых трендах развития нашей страны.